КИРДИНА-ЧЭНДЛЕР
СВЕТЛАНА
персональный сайт
ПОДДЕРЖКА
САЙТА
Институт
экономики РАН
Цитатa дня:
Цифры хорошо запоминают не умные, а жадные (А. Вампилов).
28-03-2024,
четверг
Yandex Counter


Скачать 102 Кб

Кирдина С. Г. , к.э.н.,
Институт экономики и организации промышленного производства
Сибирского Отделения Российской Академии наук,
г. Новосибирск

Современные российские реформы: поиск закономерностей

В 2001 г., № 6, в нашем журнале была опубликована статья В. Кузьмина и Я. Эйдельмана “Базовые социальные институты в человеческом измерении”, где подробно анализировались книги Н. И. Лапина “Пути России” и С. Г. Кирдиной “Институциональные матрицы и развитие России”. В продолжение начавшейся дискуссии одна из авторов рассмотренных работ С. Г. Кирдина, выдвигая аргументы в защиту своей позиции, представляет свой взгляд на ход и перспективы трансформационного процесса в России. Редакция журнала выражает мнение, что в условиях начавшегося этапа самоидентификации российского общества и практического запроса со стороны властных структур на результаты экономических и социальных наук развернувшаяся на страницах журнала дискуссия о специфике и универсалиях российского социума будет продолжена.

Ответ уважаемым критикам теории институциональных матриц

В статье В. Кузьмина и Я. Эйдельмана “Базовые социальные институты в человеческом измерении” (Общество и экономика, № 6, 2001) теория институциональных матриц, тезисы которой представлены выше, подвергается обстоятельному анализу и критическому разбору.

Основные возражения, высказанные Кузьминым и Эйдельманом, отражают, на мой взгляд, тот спектр мнений, который проявляется в ходе обсуждения концепции институциональных матрицах в разных аудиториях – на семинарах, научных конференциях, в ходе защиты докторской диссертации на основе обсуждаемой монографии, в неформальных дискуссиях. В самом общем виде можно замечания классифицировать по трем основным позициям. Во-первых, зачастую имеет место более жесткая и “прямолинейная”, на мой взгляд, трактовка ряда положений теории институциональных матриц, даже некоторая их абсолютизация, чего старается избегать автор. Это является, по-видимому, следствием того, что теория находится лишь в начальной стадии своей разработки, и вводимые понятия еще “не отшлифованы” временем, которое, надеюсь, сообщит им постепенно необходимый естественный характер. Во-вторых, оспаривается правомерность выделения не культуры, а идеологии в качестве одной из институциональных проекций общества. В-третьих, Кузьмин и Эйдельман, как и некоторые другие коллеги, зачастую “несколько экстраполируют” полученные мною результаты в произвольно выбранном ими направлении, а это порой искажает действительные выводы теории институциональных матриц. Другими словами, создается впечатление, что к исходным текстам как бы “подверстываются” новые, не принадлежащие автору соображения, которые затем же и подвергаются критике. Покажем это на примерах.

Итак, сначала о неправомерной абсолютизации некоторых положений авторской концепции институциональных матриц. Например, Кузьмин и Эйдельман утверждают, что “проведенный С. Г. Кирдиной анализ исторически сложившихся институциональных матриц привел автора к выводам, что истории известны лишь два типа институциональных матриц – восточные и западные; институты, составляющие каждую из матриц, несовместимы в базовыми институтами другой” . На мой взгляд, такая трактовка противоречит вышеизложенной здесь и в других моих работах позиции, предполагающей необходимость сосуществования базовых и комплементарных институтов и институциональных форм. Задача состоит в оптимизации их соотношения и сохранении рамочного характера базовых институтов, определяющих социетальную природу общества.

Поэтому, когда Кузьмин и Эйдельман утверждают, что отмеченные историком Буровским (да и многими другими) факты существования на Руси самоуправляющихся общин или элементов гражданского общества отрицают правомерность формирования на территории нашего государства Х-матрицы, поскольку являются институтами из матрицы противоположного типа, они не точны. Я специально привожу аналогичные примеры, чтобы пояснить, что сосуществование двух типов институтов неизбежно, как сосуществуют в человеческой клетке мужские и женские Х и Y-хромосомы. Задача состоит в том, чтобы определить, какие же из них имеют определяющий характер. И если в случае с полом человека такая задача решается уже давно и успешно, то в отношении обществ определение их социеатальной природы (то есть принадлежности преимущественно к Х или Y-матрице) - не такая простая задача и требует построения специальной методологии. Формулировка положений теории институциональных матриц – лишь первый шаг в этом направлении.

Другой пример на эту тему. Коллеги Кузьмин и Эйдельман упрекают меня в том, что разрабатываемая теория предполагает “предзаданность выбора социальной модели трансформируемого общества” . Так ли это? И да, и нет. С одной стороны, любая теория утверждает, открывает, выявляет тот или иной закон, который действует как “необходимая связь между явлениями и процессами”, и уже поэтому теория описывает и прогнозирует вполне определенный ход того или иного процесса, что можно назвать и “предзаданностью”. Иначе зачем же нужны теории, если они не дают внятного проверяемого прогноза? С другой стороны, предзаданность общего направления, хода, траектории не исключает, а, более того, всегда предполагает, как показывает практика, многообразие форм, неоднозначность темпов и способов ее реализации. Известно, например, что беременность протекает примерно 10 лунных месяцев, и это некоторый общий, хотя и не абсолютный закон. Но этот процесс при этом остается и строго индивидуальным, зависящим от множества внешних обстоятельств и свойств той или иной женщины. Только дилетанты могут утверждать, что нашли в той или иной сфере реальности абсолютный закон. Я ни в коей мере не хотела бы быть причисленной к их числу.

Коллеги Кузьмин и Эйдельман, на мой взгляд, абсолютизируют и саму теорию институциональных матрицах, неявно предполагая, даже требуя от нее, чтобы она однозначно объясняла все реальные феномены и давала им свою специфическую трактовку, как, например, в отношении известного эксперимента Лапьера . Но “сухая теория”, в отличие от “пышно зеленеющего древа жизни”, схватывает лишь часть действительности, описывая только свой предмет, она всегда уже, схематичнее реальности, даже если это теория макросоциологическая. Так, в теории институциональных матриц предпринята попытка вскрыть законы функционирования общества как социальной системы, как специфического феномена, отличного от совокупности людей, его образующих. Она не претендует на объяснение закономерностей человеческого поведения. Этой цели служат множество других психологических, антропологических или социологических исследований, разрабатываемых в рамках так называемой субъективистско-поведенческой парадигмы. Я стараюсь это всегда подчеркивать, понимая, что чем строже ограничить область применения той или иной теоретической гипотезы, тем более четкие результаты в объяснении тех или иных социальных закономерностей можно получить.

Теперь по второму направлению критики положений теории институциональных матриц, касающегося того, что в качестве одной из проекций, подсистем общества мною выделяется не культура, как это часто принято, а идеология. Кузьмин и Эйдельман пишут об этом, утверждая, что в авторском анализе “почти незаметно производится подмена культуры идеологией” . Но почему же незаметно и почему подмена? Не одна страница посвящена в первом издании книги, но, особенно, во втором, тому, чтобы сформировать и обосновать методологию институционального анализа в применении к одной из подсистем, или проекций общественного целого, каковой называют культуру. Следуя традициям Парсонса и Сорокина, утверждавшим, что культура – более широкое понятие, чем общественная система, а также из другого “логического ряда”, я постаралась строго и по, возможности, операционально, определить представленность культуры в институциональной структуре общества. Специально описаны процедуры того, как идеологические институты возникают “на пересечении” культуры и общества. В такой операционализации культуры при рассмотрении общества как социальной системы состоит одно из отличий институционального подхода от социкультурного.

А теперь рассмотрим примеры третьего направления критики теории институциональных матриц, примеры того, как Кузьмин и Эйдельман, “несколько экстраполируя”, как они выражаются “полученные С.Г. Кирдиной выводы”, утверждают в результате то, чего я ни в коей мере нигде не утверждала, и, более того, с чем я категорически не согласна. Так, они самопроизвольно трактуют Х-матрицу как “тоталитарно-репрессивную”, а Y-матрицу – как “либерально-демократическую”. Мой вопрос: на основании чего? История показывает, что тоталитаризм и репрессии могут развиваться как в государствах с доминированием институтов Х-матрицы, например, в России или Китае, так и в государствах с доминированием институтов Y-матрицы, например, в Германии во времена Гитлера или в Испании во времена инквизиции. После произведенной подмены Кузьмин и Эйдельман далее утверждают, что институты Х-матрицы “воспроизводят ограниченное число типов личности, препятствуя репрессивными методами формированию новых типов”. Но этот вывод никак не вытекает из анализа природы Х-матрицы, как она описана в теории институциональных матриц, а представляет собственное мнение уважаемых коллег, отличное от моего.

Или, например, авторы статьи упрекают меня за “вытекающее из рассматриваемой теории фатальное неприятие Россией институтов гражданского общества”. Но ведь нигде и никогда – это можно видеть, прочитав внимательно мои работы, не ставилась мною задача доказать такого рода факт. Более того, используя категории разрабатываемой теории институциональных матриц, я, наоборот, пытаюсь научно аргументировать положение о том, что России необходимо сознательное встраивание в политическую структуру альтернативных институтов Y-матрицы, к которым относится, кстати, и комплекс институтов, выражаемых современным понятием гражданского общества. Только таким образом можно достичь необходимого баланса базовых и комплементарных институциональных форм, обеспечивающих стабильное функционирование российского социума.

Помимо этих трех главных направлений критики, в статье Кузьмина и Эйдельмана есть ряд неточностей при изложении моей позиции, что я целиком отношу на погрешности своего изложения, затруднившего понимание подразумеваемого автором содержания. Пользуясь случаем, считаю необходимым уточнить эти моменты. Так, на с. 8 Кузьмин и Эйдельман пишут об ассиметричности институтов в каждой из Х и Y матриц, хотя в книге утверждается свойство их симметричности. Авторы пишут, что я отношу Японию то к государствам с доминированием Х, то - Y-матрицы. Это не соответствует тексту книги – всюду Япония приводится как пример страны с исторически сложившимся доминированием институтов Х-матрицы, но в которой комплементарные институты Y-матрицы, аккуратно встроенные и опосредованные рамками базовых институтов, позволяют национальному сообществу достигать замечательных социальных и экономических успехов. В этом отношении Япония представляет для России вдохновляющий пример того, как способны развиваться страны с историческим доминированием того же типа институтов, что и в нашей стране.

Не могу также согласиться с тем, что марксистская социология целиком относится мною к направлению, реализующему “микро-социологический подход”, мною такого нигде не утверждается. Более того, Маркс представляется мне одним из основоположников макросоциологического подхода к анализу общества, о чем я неоднократно пишу.

Далее, Кузьмин и Эйдельман дают понять, что выделение трех сфер, подсистем общества (а именно, экономики, политики и идеологии) базируется чуть ли не мистической вере автора в идею Троицы, троичности мира, магии числа “три”. Ну почему же? Выделение трех общественных подсистем известно из учебников и словарей по социологии, на которые я старательно ссылаюсь в своих работах. Что мистического в этих широкоизвестных научных определениях?

К неточности можно отнести и недоумение Кузьмина и Эйдельмана по поводу того, что религия не отнесена к базовым институтам, формирующим тип институциональной матрицы. Религия, безусловно, институт. С точки зрения социокультурного подхода несомненно ее выделение в качестве такового. Но она не является базовым институтом, как он определяется в анализируемой теории. При развиваемом мною подходе осообенности некоторых религий могут анализироваться как определенные институциональные формы, в которых выражают себя базовые идеологические институты. Примеры такого анализа приводятся на страницах книги, когда обосновывается соответствие православия базовым институтам коммунитарности, в то время как религия в форме католичества выражает действие базовых идеологических институтов субсидиарности. И если в моей работе выполненный анализ соответствует нормам институционального подхода, то сопоставление католичества и православия у Кузьмина и Эйдельмана, на мой взгляд, реализует логику и использует категориальный аппарат социкультурного подхода.

В связи с этим не могу не высказаться по поводу основного предмета дискуссии в статье коллег Кузьмина и Эйдельмана. По сути, они “сталкивают лбами” и противопоставляют результаты, полученные в рамках институционального подхода (на примере моей работы), и результаты, полученные в рамках социокультурного подхода, ссылаясь на работу Н. И. Лапина. Не могу согласиться с их выводами по поводу такого сопоставления.

На мой взгляд, эти подходы, являясь самостоятельными, опирающимися на собственные понятия и исследовательские схемы, не могут не характеризоваться и различием получаемых результатов. Но эти различия не носят, как мне представляется, того антагонистического характера, как пишут об этом Кузьмин и Эйдельман. Скорее, названные подходы дают дополнительные размерности в анализе современного трансформационного процесса. Если с позиций теории институциональных матриц можно судить о направлении социальной эволюции, рамках и коридоре социальных изменений, то на основе социокультурного подхода можно определить особенности движения по этому коридору, обусловленные ценностными и культурологическими характеристиками российского социума.

Разграничение институционального и социкультурного подходов, аккуратное их сопоставление позволит глубже понять их эвристические возможности и проанализировать получаемые результаты. Например, ряд упреков Кузьмина и Эйдельмана, которые они адресуют теории институциональных матриц, связан с тем, что неявно они требуют от нее того, что является предметом рассмотрения в рамках социкультурного подхода. В наибольшей мере это касается дискуссии о трактовке культуры.

Есть также ряд соображений, за которые я не могу не высказать публичной благодарности коллегам Кузьмину и Эйдельману. Во-первых, они подробно излагают основные положения теории институциональных матриц и отмечают ее “законченность и целостность”. Для меня это одно из главных стремлений, которому я стараюсь следовать, особенно во втором издании книги “Институциональные матрицы и развитие России”. Далее, Кузьмин и Эйдельман справедливо указывают на необходимость дополнить рассматриваемую институциональную макроструктуру некоторыми другими институтами, в частности, регулирующими социальную стратификацию. Во втором издании книги это пожелание коллег уже реализовано, а именно, институты эгалитарности и стратификации анализируются в составе базовых институтов, регулирующих идеологическую сферу при Х и Y-матрицах, соответственно. Наконец, авторы порой приводят яркие примеры, иллюстрирующие основные положения теории институциональных матриц, которые я, в силу недостаточного еще опыта работы и ограниченного знания исторического материала не догадалась привлечь к анализу в ходе своих исследований.

Кроме того, такие статьи, как названная работа Кузьмина и Эйдельмана, позволяют привлечь широкое внимание к ряду новых, еще недостаточно известных категорий, придать им публичный характер. Мне представляется это чрезвычайно важным, особенно потому, что лишь начинающаяся распространенность анализируемых идей позволяет некоторым исследователям использовать категории из понятийного аппарата новой, находящейся в начале своей разработки, теории институциональных матриц, без каких-либо ссылок на ее автора. Например, ростовские экономисты Е. Акопова и П. Таранов в своей статье “Рыночные и нерыночные начала в рыночной трансформации народнохозяйственной системы”, опубликованной в этом же номере журнала (2001, № 6), на с. 48, 49, 50 воспроизвели как ряд идей и терминов из теории институциональных матриц, так и дословно воспроизвели абзацы из моей книги, а именно, со с. 119, 121, 122. При этом ссылки на автора понятий и заимствованных текстов в статье отсутствуют.

Конечно, это можно трактовать и как глубокую интериоризацию положений развиваемой мною теории ростовскими коллегами, как косвенное свидетельство того, что, несмотря на справедливую критику, положения и категории из теории институциональных матриц дают что-то действительно полезное для понимания логики современного трансформационного процесса. Именно поэтому они так легко и естественно усваиваются специалистами.

 

 

Что дают существующие подходы для анализа российского общества?

Главная цель статьи состоит в том, чтобы на основе разрабатываемой автором социологической теории институциональных матриц выявить закономерности в проведении российских реформ 1980-1990–ых годов, показать, что современный трансформационный процесс представляет собой не стохастическое блуждание общества между теми или иными социальными ориентирами под влиянием меняющихся внешних условий, но подчиняется собственным внутренним ограничениям и законам. Выявление этих законов позволяет, во-первых, дать непротиворечивое и логичное описание процессов преобразований в экономической, политической и идеологической сферах российского общества, и, во-вторых, в главных контурах представить прогноз и перспективы нынешнего масштабного реформирования всей системы общественных отношений.

Общественные науки, в отличие от наук естественных, часто считают неточными, и их выводы не рассматриваются в качестве непреложных законов. Причиной этому является до сих пор непреодоленное представление об обществе - основном предмете исследования обществоведов - как о конструируемой человеком реальности, которая находится под непредсказуемым – как непредсказуемо само поведение человека – влиянием субъективных факторов. Как ни странно, такой подход господствует и в среде отечественных ученых, хотя наша общественная наука в течение как минимум 70-ти советских лет объявляла себя наследницей марксистских традиций и, соответственно, должна была бы отличаться свойственным марксизму материалистическим подходом к анализу человеческой истории. Субъективный подход выражал себя в характере проводимых в нашей стране преобразований, предполагавших возможность реализации той или иной политической воли “правящей партии рабочего класса”, часто вопреки тем или иным общественным предпосылкам.

Начавшиеся с середины 1980-х гг. реформы также носили во многом субъективный характер. Они основывались, как это не раз бывало в нашей истории, на представлениях о бесконечной пластичности российского (советского) общества, способного преобразовываться в соответствии со смелыми планами реформаторов. В частности, идеологи перестройки исходили из допущений об эффективном приложении тех или иных зарубежных моделей общественного развития к нашим условиям. Слабая теоретическая проработка и рефлексия проводимых реформ, обусловленная, среди прочих причин, и отсутствием адекватных социологических концепций, привела к чрезвычайно высоким социальным издержкам, известным неблагоприятным экономическим и политическим последствиям.

А ведь еще более 100 лет назад основоположник социологии Эмиль Дюркгейм писал о том, что общество надо понимать как реальность sui generis, то есть существующую саму по себе, которая не выводится из свойств и поступков действующих в обществе субъектов, а развивается по собственным законам. Дюркгейм призывал к тому, чтобы видеть в обществах “реальности, природа которых нам навязывается, и которые могут изменяться, как и все естественные явления, только сообразно управляемым ими законам....Мы оказываемся, таким образом, перед лицом устойчивого, незыблемого порядка вещей, и настоящая наука становится возможной и вместе с тем необходимой для того, чтобы описывать и объяснять, чтобы выявлять его характерные признаки и причины”. Стремлением человека в этом случае должно стать познание закономерностей этого объективно существующего порядка, чтобы действовать в соответствии с ними, как, например, он действует с пониманием того, что объективно существует сила тяжести, с которой нельзя не считаться.

Одной из попыток такого социологического объяснения общества как “навязываемой нам реальности” является теоретическая гипотеза об институциональных матрицах , разрабатываемая автором в качестве новой социальной теории.

Разработка этой гипотезы продиктована не только общенаучными, но, как это ни высокопарно звучит, и патриотическими соображениями. Ведь часто о России пишут как о нелепой “Азиопе”, упрекают нас в том, что общество развивается непоследовательно, политики корыстны и жестоки, а народ непредсказуем и глуп, не такой, как в “развитых странах”. Или о нашей особенности говорят в более лестных формах, таких как “уникальность и самобытность России”, “особый российский путь” или “загадочная русская душа”. И в том, и в другом случае речь идет о том, что страна наша и общество - совершенно особенные и ни на кого не похожие. Но, на мой взгляд, эта позиция, выраженная в бессмертных строках Ф. И. Тютчева о том, что “умом Россию не понять, аршином общим не измерить…” - является для нас, российских ученых, вечным вызовом и укором. Почему? Потому что наука начинается там и тогда, когда во множестве явлений, событий, фактов ум выявляет общие тенденции, типичность, единые законы, которым подвластна исследуемая реальность, когда мы выделяем группы однородных объектов, классы, скрытые структуры. Уникальному же можно только дивиться, его можно воспевать, но не изучать, не прогнозировать, не помогать ему в его эволюции. Поэтому увидеть Россию в зеркале некоей общей теории, выделив ее как частный, а потому естественный и закономерный случай, представляется мне важной задачей, решение которой могло бы дать ключи к анализу и прогнозированию нашего поступательного развития.

И сегодня эту проблему пытаются решать многие мои коллеги. Если раньше все мы руководствовались – искренне или вынужденно – лишь положениями научного коммунизма, то сегодня гласность и свобода слова в социальной науке выражены как нигде. В этом вопросе она даже может конкурировать со средствами массовой информации. Российские ученые осваивают такое количество заимствованных со всего мира концепций, извлекают из академических запасников столько позабытых теоретических построений наших соотечественников прошлых веков и выдвигают такое обилие собственных теорий, что на прошедшем в сентябре 2000 г. в Санкт-Петербурге Первом всероссийском социологическом конгрессе президент Международной социологической Ассоциации проф. А. Мартинелли назвал Россию мощной “социологической лабораторией”. Многие ученые нашей страны и зарубежные коллеги говорят о настоящем “социологическом буме” в России, который дает основания надеяться на получение новых ценных результатов как в теоретическом, так и в прикладном отношении.

Причинами этого являются неудовлетворенность современных социологов сложившимся в общественных науках концепциями, невозможностью их адекватного применения для анализа преобразований в России. Условно можно выделить три главенствующих подхода, агрегирующих в себе разнообразие используемых аналитических схем анализа российского общества.

Первый, известный нам более всего марксистский, или формационный подход, утверждает, что общества отличаются характером последовательно сменяющих друг друга способов производства, или общественных формаций. За рабовладельческим обществом следует феодальное, потом капиталистическое, социалистическое и далее – по известной схеме Маркса и Ленина. При таком подходе предполагается одна траектория развития всех обществ, неизбежно переходящих в социальном развитии со ступени на ступень.

Второй подход – это разнообразные теории модернизации. В соответствии с ними все общества, в том числе и так называемые традиционные, рано или поздно приходят к развитым рыночным экономическим формам и демократическим принципам политического устройства общества, к господству либеральных ценностей, заменяющих собой ценности традиционные.

Третий подход, весьма популярный сегодня – это цивилизационный подход. Так, цивилизационные теории говорят, что существует несколько цивилизаций, каждая из которых отличается своими специфическими культурными формами. Наш соотечественник Данилевский в прошлом веке выделял 10 цивилизаций, немецкий ученый Шпенглер и американец Хантингтон – 8, а социальный философ из США Тойнби - 23 цивилизации. При таком подходе та или иная страна относится к одной из названных цивилизаций, что и определяет особенности ее существования и специфического развития в данных культурных рамках.

Россия с ее историей “выпадает” из большинства, в том числе и названных, классификаций.

Так, если следовать Марксу, то почему у нас не было рабовладельческого общества, почему капитализм у нас толком не закрепился, а сменивший его кратковременное пребывание на нашей территории социализм не привел к коммунизму? Нынешние же попытки вновь вернуть Россию в капитализм, так хорошо зарекомендовавший себя “на стороне”, также оказываются безуспешными.

С позиции модернизационных теорий также невозможно объяснить, “почему так неодинаково и неожиданно приживаются монументальные, казалось бы, очевидные для западного мира политические институты в трансформирующейся России”. И почему в условиях нашей страны не всегда являются эффективными рыночные экономические реформы, реализующие успешные модели западных стран, почему не принимаются массовыми слоями населения характерные для “свободного мира” ценности и идеалы?

Не работает в полной мере и цивилизационый подход. Цивилизационная теория относит нашу страну к российской православной цивилизации. Но почему тогда у нас около века господствовали коммунистические идеи, разделявшиеся в советский период миллионами людей и обеспечившие рывок страны к высотам научно-технических достижений на уровне самых богатых наций? И почему в этой самой цивилизации практически всегда имел место внутренний раскол, при котором одна часть населения отождествляла нашу страну с Западом и Европой и жаждала либеральных идей, а другая признавала себя Азией и считалась ближе к Востоку и традиционным патриархальным ценностям? Может, и не было в России единой цивилизации, а всегда присутствовала, как утверждает А. С. Ахиезер, явная культурная оппозиция, представленная в прошлых веках борьбой славянофилов и западников, а в нынешней России – яростным политическим противостоянием национал-патриотов и правых сил?

Поскольку названные, да и многие другие теории, не позволяют с необходимой полнотой объяснить историю нашей страны, попробуем поместить российское общество в иную классификацию, предложенную в социологической теории институциональных матриц.

Социологическая теория институциональных матриц

Сначала отметим особенность социологического подхода к анализу обществ. В отличие от многих социальных наук – демографии, антропологии, политологии или политической экономии, исследующих части социальной жизни, социология старается увидеть общество как целостное образование, как единый организм с функционирующими в нем устойчивыми социальными структурами, определяющими основные происходящие в обществе процессы.

“Социологическое воображение” рассматривает общество в единстве трех его основных проекций, или в следующей трехмерной системе координат – экономических, политических и культурно-идеологических. Наглядно эта схема координат, в которой социологи располагают исследуемое ими общество, изображена на рис. 1.

Эта схема показывает, что в фокусе социологического рассмотрения любые социальные действия, или общественные процессы, могут рассматриваться одновременно как:

  • экономические, то есть связанные с получением ресурсов для воспроизводства социальных субъектов,
  • политические, то есть определенным образом организованные, упорядоченные и управляемые, ориентированные на достижение определенной цели,
  • идеологические, то есть реализующие определенную идею, те или иные значимые для общества ценности, что отличает социальную деятельность человека от животных.

Этот “триединый” взгляд и составляет суть схемы общества, каким видит его “сухая” социологическая теория, абстрагируясь от множества других примет “пышно зеленеющего древа” общественной жизни. Из такой схемы становится понятно, что в

обществе экономика, политика и идеология, являясь частями, проекциями единого целого, зависят друг от друга и, в конечном счете, друг друга определяют. Поэтому связаны между собой действующие в экономической, политической и идеологической сферах институты – наиболее популярный феномен, исследуемый сегодня не только социологами, но также экономистами, политологами, культурологами и другими исследователями.

Институты – это не только и не столько организации или законодательство, как трактуют их публицистика и массовая пресса. Для современного социолога институты –это принятые в обществе “правила игры”, проявляющие себя одновременно как на формальном уровне - в виде постановлений и норм, так и в неформальной сфере – в виде традиций, обычаев, сложившихся практик. Таким образом, институты - это устойчиво воспроизводящиеся модели взаимодействия между людьми и организациями, правила и нормы социальной жизни, проявляющие себя даже тогда, когда никто не заставляет их соблюдать. Они могут выражаться в разнообразных формах, соответствующих культурно-историческому контексту того или иного общества, но постоянно сохраняют свое содержание. Так, например, институт рынка проявляет себя и в правилах ведения торговли на восточном базаре, и в условиях контракта между транснациональными корпорациями. При внешних различиях мы, тем не менее, видим, что эти отношения имеют одну и ту же рыночную природу, что речь идет об институте рынка. Такого рода институты названы мною базовыми институтами.

Устойчивое сочетание базовых институтов образует институциональную матрицу общества. Матрица в переводе с латинского означает “матку”, основу, первичную исходную модель, порождающую дальнейшие последующие воспроизведения чего-либо. Институциональная матрица общества означает первичную модель связанных между собой экономических, политических и идеологических базовых институтов, на основе которой постоянно воспроизводятся исторические развивающиеся формы конкретных социальных отношений. Схема институциональной матрицы, которая развивает наше социологическое представление об обществе, показана на рис. 2.

Рис. 2. Схема институциональной матрицы.

Роль институциональной матрицы общества аналогична функциям скелета у человека. Облеченный плотью, скелет неразличим, но определяет все наши движения. Так и институциональная матрица, “укрытая” покровом разнообразных социальных явлений, определяет реальное движение множества акторов на общественной сцене и пределы их политических, экономических и идеологических действий в исторической перспективе.

Анализ мировой истории со времен появления и существования древнейших государств позволяет предположить наличие двух типов институциональных матриц, регулирующих жизнь внешне непохожих друг на друга обществ. Они названы Х и Y-матрицами (в первом издании книги использовалось менее точное название восточные и западные матрицы), и отличаются между собой содержанием образующих их базовых институтов, что наглядно показано на рис. 3.


Рис. 3. Различие институтов, образующих Х и Y-матрицы

Для Х-матрицы характерны следующие базовые институты:

в экономической сфере — институты редистрибутивной экономики (термин К. Поланьи). Сущностью редистрибутивных экономик является обязательное опосредование Центром движения ценностей и услуг, а также прав по их производству и использованию;

• в политической сфере — институты унитарного (унитарно-централизованного) политического устройства;

• в идеологической сфере — институты коммунитарной идеологии, основное содержание которой состоит в доминировании коллективных, общих ценностей над индивидуальными, приоритете Мы над Я.

Институты Х-матрицы доминируют в России, Китае и большинстве стран Азии и Латинской Америки.

Y-матрица имеет следующие базовые институты:

• в экономической сфере — институты рыночной экономики;

• в политической сфере — институты федеративного политического устройства;

• в идеологической сфере — институты субсидиарной идеологии, в которых закрепляется приоритет Мы над Я, доминирующее значение индивидуальных ценностей по отношению к ценностям сообществ более высокого уровня, которые, соответственно, имеют субсидиарный, подчинительный по отношению к личности, характер.

Институты Y-матрицы господствуют в общественном устройстве большинства стран Европы и США.

Итак, в социологической теории институциональных матриц постулируется, что в любом государстве, какой бы период его истории мы ни взяли, устойчиво доминируют, преобладают институты определенной матрицы. Другими словами, на протяжении своего развития государства сохраняют, воспроизводят в качестве главных, базовых институты свойственной им либо Х, либо Y-матрицы, что обеспечивает целостность, выживание и развитие соответствующего типа общества.

Дадим краткую характеристику институционального устройства того и другого типа . Начнем с описания Х-матрицы.

В экономической сфере стран с Х-матрицей преобладают институты редистрибутивной экономики. Особенностью таких экономик является обязательное опосредование Центром движения ценностей и услуг, а также прав по их производству и использованию. Через Центр происходит аккумулирование основных создаваемых продуктов, согласование условий их производства и потребления, а также редистрибуция (распределение) ресурсов и продукции между участниками хозяйственного процесса. Основу экономики составляет централизованно-управляемая общая собственность, независимо от конкретной своей формы – казенной ли, государственной, федеральной или княжеской. Поскольку хозяйство таких стран в основном тесно взаимосвязанное, то главная задача экономических субъектов – не столько заработать себе прибыль, как при рынке, сколько обеспечить в государстве сбалансированное, пропорциональное производство, иначе недостаток или избыток в одном сегменте чреваты осложнениями для всего хозяйственного механизма. Поэтому так велика роль планирования и координации материальных и денежных потоков в редистрибутивных экономических системах. Трудовые отношения регулируются институтом служебного труда , определяющего необходимость всеобщей занятости населения.

В политической сфере обществ с Х-матрицами доминируют институты унитарного (унитарно-централизованного) политического устройства. Роль политического Центра, без которого невозможно функционирование унитарного государства, в древней Руси выполняли князья, в Русском государстве – цари, в Российской империи – императоры-монархи, в СССР – ЦК КПСС, а в современной России эти функции все более закрепляются за избранным Президентом. Унитарная политическая структура характеризуется наличием иерархической вертикали власти во главе с Центром, а также принципами административного построения государства, при котором его территориальные единицы не являются суверенными и независимыми в политическом отношении. Поэтому поле компетенции местных (региональных) властей всегда уже, чем поле совместной компетенции Центра и регионов или Центра как такового. В управленческих структурах унитарного типа доминируют принципы назначения, а не выборности. Главным средством обратной связи в такой политической системе являются обращения по инстанциям в форме заявлений, предложений и жалоб. На основе обращений корректируются правила политической жизни, принимаются те или иные управленческие решения. Централизованные структуры требуют также принципа единогласия при принятии решений, что находило свое выражение или в форме вселенских соборов, или в виде съездов КПСС, или в разработке и исполнении механизмов согласительных процедур, характерных для современного российского, японского и других обществ такого типа.

Идеологическая сфера обществ с Х-матрицей отличается преобладанием коммунитарной идеологии на всех этапах исторического развития. Ее отличительная особенность - доминирование коллективных, общих ценностей над индивидуальными, приоритет Мы над Я. Известно, что коллективизм, признание общественных ценностей выше личных – особенная черта культуры и идеологии российского общества, равно как и китайского, японского и других, в которых преобладают институты Х-матрицы. Например, выражением коммунитарных идеологических институтов на заре нашей истории были ценности “единства земли Русской”, а в недавнем прошлом – идея “коммунистического общества”. Институты коммунитарной идеологии включают в себя, наряду с институтами коллективизма, также эгалитаризм как нормативное представление о социальной структуре и порядок в качестве принципа устройства общественной жизни.

Можно видеть, что экономические, политические и идеологические институты в Х-матрице тесно связаны, поддерживают друг друга и не могут существовать друг без друга. Действительно, общая собственность редистрибутивных экономик объективно требует централизованного политического управления для своего использования, что не может не поддерживаться господством коллективных, общественных ценностей, разделяемых населением этих стран.

В отличие от России и ее “собратьев” по институциональной Х-матрице, большинство стран Западной Европы, а также США, как отмечено, характеризуются преобладанием институтов Y-матрицы. Что это за институты?

В экономической сфере западных стран на протяжении всей их истории доминируют институты рыночной экономики, то есть обмена (купли-продажи). Основой таких экономик является частная собственность, которая главенствовала и в Римской империи в эпоху ее расцвета, и составляет остов хозяйственной системы современных Соединенных экономическая Штатов Америки и европейских стран, а также наемный труд. Главный стимул производства для изолированных частных собственников – прибыль, иначе, предоставленные самим себе, они не смогут осуществить следующий шаг в своей хозяйственной деятельности. Между участниками рынка существует конкуренция, в ходе которой осуществляется доступ сильнейших игроков к тем или иным ресурсам или продуктам. Рыночная система хорошо нам известна из учебников по политической экономии, а также из исследований Карла Маркса, который дал научное описание действующих в ней законов.

Политическая сфера стран с Y-матрицей регулируется преобладанием институтов федеративного устройства. Это означает следующее: независимо от того, есть ли в названии страны слово “федерация” или нет, принцип федеративного, “соединительного” построения государства “снизу вверх”, из отдельных самостоятельных княжеств, штатов, земель к единому территориальному образованию – всегда господствует. Таким образом, все западные страны в политическом отношении построены на федеративных началах. Управленческая структура также строится “снизу вверх”, на основе самоуправления и выборов. При принятии решений действует принцип демократического большинства, а главной политической силой являются партии, в которых консолидируются интересы разных групп населения и экономических сил. Отсутствие доминирующей вертикали власти, которая берет на себя разрешение конфликтов на всех “этажах” государственного устройства, компенсируется наличием независимой судебной системы и правом судебного иска, которым пользуются граждане и организации для защиты своих интересов.

В идеологической сфере стран с Y-матрицей преобладают институты субсидиарной идеологии, в которых закрепляется главенство индивидуальных ценностей над общественными. Термин “субсидиарность” введен в употребление папой римским Пием XI в 1931 г. для обозначения фундаментального, как он полагал, принципа христианской социальной доктрины. Субсидиарность обосновывает подчиненность, дополнительность всех общественных структур по отношению к главной доминанте социального развития — личности. Субсидиарность означает безусловный приоритет личности по отношению ко всем организациям, ассоциациям и другим общественным структурам, к которым она принадлежит или членом которых является. Конечно, явление субсидиарности имеет гораздо более почтенный возраст, чем введенный для его обозначения термин. Институты субсидиарной идеологии включают в себя институты индивидуализма, которые являлись основанием государственных идеологий западных стран во все времена — был ли это культ античных героев, или религия христианства в форме католичества или протестантства, или концепции современного либерализма. К ним также относятся стратификационный принцип построения социальной структуры и свобода как основа общественной жизни.

Так же, как и в Х-матрице, институты Y-матрицы внутренне связаны, являясь выражением одного типа общества, но в разных его проекциях – экономической, политической и идеологической. Частной собственности и конкуренции в экономике соответствуют конкуренция за избирателей на выборах в политике, а идеологической основой и того и другого является индивидуальная личная свобода, проявляющая себя в господстве субсидиарных идеологических институтов.

Почему в государствах складывается Х или Y-матрица?

Ответ на этот вопрос дается в традициях исторического материализма, на котором воспитаны поколения ученых многих стран, в том числе и нашей России. Одним из основных постулатов исторического материализма, который был открыт задолго до Маркса, является положение о том, что человеческая культура и история обществ имеет под собой материальную основу, развивающуюся во времени.

Фактором, определяющим тип складывающейся институциональной матрицы государства, является материально-технологическая среда в ареале его возникновения и существования. Материально-технологическая среда - это значимые для организации производства природные условия, общественная инфраструктура и отрасли, приоритетные для обеспечения жизнедеятельности населения. Выявлено, что “по большому счету” внешняя для социума среда отличается либо коммунальностью, либо некоммунальностью.

Коммунальность означает такое свойство материально-технологической среды, которое предполагает ее использование как единой нерасчленимой системы, части которой не могут быть обособлены без угрозы ее распада. Коммунальность материально-технологической среды подразумевает неразрывность связей между элементами, ее представление как единого целого, состоящего под общим управлением. Первоначально коммунальность производственной среды выражается в особенностях хозяйственного ландшафта — исторически первичного условия производства. Проживающее население начинает вовлекать его в хозяйственный оборот. Но среда сопротивляется усилиям одиночек, заставляя людей объединяться уже на стадии организации производственного процесса. Необходимость объединения задается, как правило, применяемой технологией, которая оказывается конкурентно-способной по сравнению с технологиями индивидуального производства.

Коммунальная среда может функционировать только в форме чисто общественного блага, которое не может быть разделено на единицы потребления и продано (потреблено) по частям. Соответственно, ее использование требует совместных координированных усилий значительной части членов общества и единого централизованного управления. Коммунальная среда является условием выживания всего населения страны. Ее примерами являются сложившаяся в сельском хозяйстве Китая система заливного рисоводства, распространившаяся затем в Японии, Корее и Юго-Восточной Азии. Коммунальными являлись ирригационные системы Египта, противопаводковые системы восточных государств, системы водных путей, волоков и каналов Древней Руси, жилищно-коммунальное хозяйство и топливно-энергетический комплекс в СССР и т.д.

В свою очередь, некоммунальность означает технологическую разобщенность, возможность обособленности важнейших элементов материальной инфраструктуры и связанную с этим возможность их самостоятельного функционирования и частного использования. Некоммунальная среда разложима на отдельные, не связанные между собой элементы, она может существовать как совокупность разрозненных, отдельных технологических объектов. Некоммунальная материальная среда выражает себя в хуторских и фермерских хозяйствах, автономных системах теплообеспечения, сегментированной структуре железнодорожных дорог и т.д.

История показывает, что научно-технический прогресс и масштабная человеческая деятельность не в силах изменить природу материально-технологической среды, превратив ее из коммунальной в некоммунальную, или наоборот. Более того, можно видеть, что по мере развития государств присущий им изначально характер материальной среды все более и более проявляет себя и принимает увеличивающиеся масштабы. Так, например, если на заре российской истории коммунальность была характерна лишь для системы речных путей и сельского хозяйства, требовавшего коллективных форм для своего развития, то сегодня коммунальными являются также системы тепло- и энергоснабжения, жилищное хозяйство, железнодорожные сети, трубопроводный транспорт и т.д. Опыт показывает, что со временем материально-технологическая среда все более воздействует на характер принимаемых организационных и управленческих решений, определяет институциональные технологии, которые, затем, в свою очередь закрепляют и усиливают свойственные материальной инфраструктуре коммунальные или некоммунальные свойства, и далее вновь специфика материально-технологической среды усиливает характер проявления основных экономических, политических и идеологических институтов.

Важные следствия из теории институциональных матриц

Перед тем, как обрисовать ход и возможные перспективы современных реформ, отметим еще несколько важных положений-следствий, постулируемых в теории институциональных матриц, которые уже прошли первоначальную эмпирическую проверку.

Во-первых, в любом социуме всегда действуют институты и той, и другой матрицы. Но главенствуют, играют определяющую роль те из них, которые свойственны институциональной матрице государства. Комплементарные, дополнительные по отношению к ним институты из матрицы другого типа имеют ограниченное распространение, они лишь поддерживают, усиливают действие базовых институтов, как, например, государственное регулирование в западных странах содействует развитию рыночной экономики и поддерживает конкуренцию. Как в генетике доминантный ген, “подавляя” рецессивный, задает проявляющиеся признаки живого организма, так и базовые институты определяют в целом характер институциональной среды и задают рамки и ограничения для действия комплементарных институтов. К примеру, федеративное устройство западных государств задает рамки для действия институтов централизации, а присущий России унитарный характер государства определяет пределы федеративных преобразований.

Во-вторых, развитие институтов, которые свойственны институциональной матрице данного государства, осуществляется, как правило, естественно, спонтанно, стихийно. Развитие же комплементарных институтов из другой матрицы требует целенаправленной и сознательной общественной деятельности, ее задачей является снижение рисков и разрушительных следствий спонтанного действия базовых институтов. Поэтому, например, внедрение рыночных механизмов и федеративных принципов у нас и у наших собратьев по матрице идет обычно “сверху”, в то время как в западных странах с Y-матрицей правительства, наоборот, концентрируются на программах “антирыночного регулирования”.

В-третьих, если в обществе свойственные его матрице институты доминируют тотально, если их действие не компенсируется влиянием внедряемых комплементарных институтов, то это приводит к кризисам и застою. Например, стихия рыночных институтов спровоцировала Великий кризис конца 1920-х годов США, а разгул институтов редистрибутивной экономики и других институтов Х-матрицы привел, в конце концов, к экономическому спаду и развалу СССР. В то же время чересчур агрессивное внедрение комплементарных институтов, ставящее под угрозу доминирующую роль базовых институтов, также неблагоприятно. Оно провоцирует социальные революции, в ходе которых общество стихийно возвращает (revolvo – лат. возвращение) деформированную институциональную структуру в соответствие присущей обществу институциональной матрице, то есть восстанавливает главенствующее значение базовых институтов.

Поэтому перед обществом, подобно тому, как перед Одиссеем в его плавании, стоит задача аккуратно проложить курс между Сциллой застоя (при “сверхнормативном” доминировании базовых институтов) и Харибдой революций (как следствия слишком навязчивого внедрения комплементарных форм). Другими словами, необходимо стихийно или сознательно – при условии, что развиты соответствующие научно-методические средства, - определять меру соответствия базовых и комплементарных институтов, обеспечивающую развитие общества по предназначенному ему историей пути. Первые наблюдения показывают, что оптимальное соотношение базовых и комплементарных институтов колеблется в интервале примерно между 70 и 30 процентами. Если доля основных институтов слишком велика, или более 70%, то усиливается их стихийный, разрушительный в пределе характер. Если же, наоборот, комплементарных институтов слишком много, существенно более 30%, то под угрозой находится доминирующее положение базовых институтов, свойственных институциональной матрице государства, что провоцирует революции, как это происходило во Франции, России или при свержении колониальных режимов в странах Юго-Восточной Азии. Поэтому наиболее перспективным является путь социального развития, при котором, с одной стороны, сознательно сохраняется и укрепляется доминирующее положение базовых институтов, свойственных институциональной матрице государства, а, с другой стороны, разумно внедряются альтернативные организационные формы, которые соответствуют комплементарным институтам и позволяют обеспечить необходимое институциональное равновесие.

Ход и перспективы российских реформ

Вернемся к основной теме настоящей статьи. Теории интересны не сами по себе, а когда они помогают понять, а еще лучше - предвидеть то, что нас интересует. Поэтому попробуем на основе полученных знаний охарактеризовать окружающую нас действительность и построить вероятный прогноз будущего развития российского общества.

Итак, подытожим: материально-технологическая среда задает тип общества, определяет характер складывающихся экономических, политических и идеологических институтов. Они поддерживают друг друга, образуя институциональную матрицу общества. Если доминируют институты редистрибутивной экономики, унитарного политического устройства и коммунитарной идеологии, то мы говорим, что для общества характерна институциональная Х-матрица. Если же господствуют институты рынка, федеративного политического устройства и субсидиарной “индивидуалистической” идеологии, то подразумевается Y-матрица. Природа институциональной матрицы того или иного государства сохраняется на протяжении его исторического развития.

В России всегда доминировали институты Х-матрицы, а институты Y-матрицы играли дополнительную роль, являлись комплементарными. Если – сознательно или неосознанно – предпринимались попытки насильственно изменить природу институциональной матрицы и придать комплементарным институтам доминирующий характер, то в стране наступала социальная катастрофа. Например, разрушение институтов унитарного политического устройства и феодализация хозяйства (так называемый “удельный период”) в начале ХIII века привели к ослаблению страны и, как следствие, к завоеванию Руси татаро-монголами. Более двух веков потребовалось для восстановления господства институтов Х-матрицы, что способствовало усилению страны и сделало возможным ее освобождение от татаро-монгольского ига.

На рубеже XIX-XX веков в Российской империи также предпринимались активные попытки заменить институты редистрибутивной экономики институтами рынка, прежде всего путем повсеместного внедрения частной собственности. Эти процессы сопровождались ломкой традиционных политических структур и непродуманным агрессивным внедрением заимствованных из европейских стран институтов выборов, самоуправления и т.п. Эти действия настолько ослабили страну, что привели нас к поражению в первой мировой войне, а также спровоцировали в России череду революций, в результате которых спонтанно, в уродливых подчас формах было восстановлено доминирующее положение базовых институтов редистрибутивной экономики, унитарного политического устройства и коммунитарной идеологии.

Опасной для страны была и другая крайность, когда развитию комплементарных институтов не уделялось должного внимания, когда их действие подавлялось. Такая ситуация была характерна для советского периода нашей истории, когда господство институтов Х-матрицы носило тотальный характер. В этих условиях необходимые комплементарные институты, без которых невозможно функционирование общества, реализовывались в теневых, нелегальных формах, что вело в снижению эффективности социального развития. Робкие и запоздалые попытки сознательного внедрения институтов Y-матрицы – например, в виде совнархозов, представляющих аналоги федеративных принципов, или развития товарно-денежных отношений, соответствующих рыночным началам, или первые шаги в преобразовании общественной собственности, не смогли в должной мере компенсировать и поддержать действие базовых институтов. В результате показатели экономического и социального развития упали настолько, что начался распад страны, то есть ее разрушение как целостного социального организма.

Накануне описываемого кризиса советского общества нарушение пропорции базовых и комплементарных институтов стало осознаваться как актуальная общественная проблема, что потребовало и спровоцировало ее артикуляцию. Этому периоду соответствовала так называемая “эпоха гласности”, в ходе которой – если рассматривать ее в зеркале теории институциональных матриц, - была провозглашена необходимость развития комплементарных институтов и соответствующих им институциональных форм. Первым шагом стала их общественная легитимизация, что выразилось в открытом декларировании необходимости рыночных механизмов, развития начал федерации (“берите суверенитета столько, сколько сможете”) и поворота в сторону либеральных ценностей, выражавшихся преимущественно в идее прав человека. Стали приниматься необходимые законы и проявляться соответствующие гражданские инициативы. Тем самым была сделана попытка активизировать и поставить под общественный контроль те процессы, которые до этого протекали в латентных формах и использовались в интересах отдельных социальных групп.

Радикальность преобразований заключалась в том, что на первом этапе реформ была поставлена задача полностью заместить свойственные институциональной матрице нашего государства редистрибутивную экономику, унитарное политическое устройство и коммунитарную идеологию на институты рынка, федеративную политическую модель и индивидуалистические ценности. По-видимому, одной из причин таких решительных действий являлась – помимо внешних факторов и “оскомины” советского наследия, - упомянутая в начале статьи особенность общественного сознания, принимающего общество не как существующую по собственным законам реальность, “природа которой нам навязывается”, но как пластичное образование, которое способно меняться в желаемом направлении под влиянием предпочтений социальных субъектов.

В данном случае мы можем только посочувствовать самим себе, ибо такая детская, по сути, позиция привела к огромным социальным издержкам в ходе неизбежных преобразований. Почему мы не учли в этом вопросе исторический опыт западноевропейских стран, население которых в аналогичной критической ситуации проявило разумную сдержанность в отношении призывов Карла Маркса, предлагавшего заместить господство институтов Y-матрицы альтернативными институтами Х-матрицы, то есть осуществить аналогичные по направленности революционные действия, которые мы взялись проводить у себя в стране? Почему Западная Европа осознавала, что изменить природу свойственной этим государствам институциональной матрицы невозможно, что сложившиеся, естественные для них базовые институты рынка, федеративного устройства и субсидиарной идеологии должны быть сохранены и развиты, но в то же время дополнены действием институтов комплементарных? Следствием этого стали программы по централизации политического управления, антитрестовское законодательство, элементы редистрибуции, разного рода социальное партнерство и т. п., укрепившие, в конечном счете, положение базовых институтов и приведшие европейские страны к новому витку развития.

У нас такого осознания не было. Но общественные законы потому и объективны, что проявляют свое действие независимо от того, осознаны они или нет. Их следствием в ходе российских реформ стала очевидная невозможность построить общество по американскому или западноевропейскому образцу. Препятствием такого рода преобразований стал коммунальный характер нашей материально-технологической среды, о которую, как о непреодолимую скалу, разбивались волны тотальной приватизации. Требования сохранения жизнеспособности общества потребовали переориентации курса.

На втором этапе реформирования была обозначена – явно или неявно – потребность в восстановлении господствующего положения институтов, свойственных нашей институциональной Х-матрице. Именно поэтому с неожиданной для многих аналитиков легкостью стали укрепляться институты властной иерархической вертикали во главе с Центром, заметно возрастает роль государственных органов в обеспечении пропорциональности экономики, усиливается значение согласительных процедур в противовес принципам демократического большинства и т.д. Приоритетные на первом этапе реформ рыночные механизмы, федеративные принципы и личностные ценности начинают занимать подчиненное положение, как это и следует из положений развиваемой теории. Второй этап реформ, начавшийся в 1998-1999 гг., характеризуется переносом акцентов на совершенствование и модернизацию организационных форм, свойственных природе нашей Х-матрицы, и одновременно более четким определением места комплементарных институтов в институциональной структуре общества.

Как уже отмечалось выше, развитие базовых институтов осуществляется скорее спонтанно, в то время как развитие комплементарных институтов требует целенаправленных сознательных усилий. Именно поэтому их общественная артикуляция, особенно в период реформ, является более явной, подчеркнуто декларируется в ряде политических документов, звучит в выступлениях политиков разного уровня. В то же время процесс совершенствования институтов, соответствующих исторически присущей стране институциональной Х-матрице, часто протекает естественным путем в ходе малозаметной рутинной практики, повседневной экономической и политической деятельности. Поэтому так непросто определить реально складывающийся сегодня баланс институтов Х и Y-матрицы в институциональной структуре российского общества. Проведение таких замеров требует разработки специальной методики, и в ближайшие годы я вместе со своими коллегами очень надеюсь ее разработать и апробировать.

Каковы же перспективы нынешних преобразований с точки зрения выявленных в теории институциональных матриц закономерностей? Можно предположить, что, независимо от экономической и политической международной конъюнктуры, в стране будет полноценно реализовано главенство базовых институтов Х-матрицы, характерных для российского общества, но при этом существенно обновятся и модернизируются формы, в которых они проявляются. Например, в экономической сфере устаревшее директивное планирование заменяется более гибким бюджетным регулированием, полнее учитывающим интересы участников производства и территориальных субъектов разного уровня. В политической сфере укрепление иерархической вертикали власти сопровождается совершенствованием правовых форм, закрепляющих права, ответственность и разделение полномочий между федеральным центром, субъектами федерации и муниципальными образованиями, с их законодательным оформлением.

Одновременно незаметно для внешнего наблюдателя идет отработка традиционного для нашей системы механизма обратной связи в виде обращений по инстанциям, включающая обновление прежних и создание новых структур для обслуживания этой деятельности. В частности, этой цели все в большей мере начинают служить партии, берущиеся за “контроль с мест” в ходе выполнения федеральных программ. В сфере идеологии вновь становятся значимыми ценности порядка, равенства возможностей, единства страны, общественного консенсуса по основным вопросам социального развития и т.д., которые, тем не менее, не отменяют уже широко распространившихся ценностей прав и свобод личностиОдновременно продолжается поиск ниш для комплементарных институтов, чтобы они могли без ущерба для общих интересов активно работать, но в рамках, задаваемых институциональной матрицей нашего государства. В сфере экономики речь идет о закреплении элементов рыночного механизма – конкурсности, выделении сегментов для частного и индивидуального предпринимательства, четком правовом обособлении прав собственности на все объекты хозяйствования. Политическая жизнь дополняется законодательно регулируемыми выборами, элементами местного самоуправления, которые призваны компенсировать разрушительные последствия былой тотальной централизации власти. В идеологической сфере оформляется понятие социального или субсидиарного государства, заботящегося о своих гражданах, которое должно сменить прежнюю национальную доктрину. Внедрение названных и многих других комплементарных институтов будет отличать российское общество от советского, когда дополнительные институты имели теневые, нелегальные формы и малораспространенный характер.

Сроки проводимых и намечаемых институциональных преобразований, как и достижение положительных результатов, помимо всего прочего, будут, на мой взгляд, зависеть также от того, в какой мере будут осознаны неизбежные законы, существующие и проявляющие себя независимо от воли и действий людей. Степень осознания и практического применения социологических законов определит и результат реформ, и цену, которую общество заплатит за очередной виток своего развития. Научные исследования, новые концепции и разрабатываемые на их основе методики могут в данном случае помочь решению нашей общей задачи. Активизация научных дискуссий по этим вопросам поможет и самим ученым глубже разобраться в проблемах, и привлечь общественное внимание к их обсуждению.

Сведения об авторе:

Кирдина Светлана Георгиевна, к.э.н., старший научный сотрудник Института экономики и организации промышленного производства Сибирского Отделения Российской Академии наук, г. Новосибирск

Телефон в Москве (с мая 2002 г.) 930-69-97 (дом.)

E-mail: Этот e-mail адрес защищен от спам-ботов, для его просмотра у Вас должен быть включен Javascript

2002-2024 KIRDINA.RU
АКТИВНАЯ ССЫЛКА НА САЙТ ОБЯЗАТЕЛЬНА